Didinfo рецепты еврейской мамы
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 272 306
- КНИГИ 638 260
- СЕРИИ 24 184
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 600 372
Рецепты еврейской мамы
Эта книга посвящается,
конечно же, моим самым родным людям: всем живым и ушедшим Метельским, всем живым и ушедшим Монох, моей любимой маме Люсе, обожаемому мужу Петровичу, сыну Сережке, Юляшке, Глебу, Юле, двум очень важным для меня Михаилам, бабушке Дусе, Асе и ее Василисушке, и всем тем людям, кто успел, даже пройдя по краешку моей судьбы, оставить в ней заметный след: Оксане Киселевой, Сусанне Аникитиной-Юнгблюд и Валерию Теодоровичу Юнгблюд, Марине Казиной, Алене Иванченко, Ларисе Иванченко, Ирине Сердюковой, Анне Ивановой, Алексею Андрееву, Ирине Владимирской, Светлане Наумовой, Оксане Сергеевой, Марине Антоновой, Людмиле Соколовой, Валентине Бусыгиной, Елене Деркачевой, Елене Груничевой, Андрею Калинину (Буратине), Светлане Сафроновой, Галине Нефедовой, Максиму Шишкину, Нине Латышевой, Надежде Кузнецовой-Заворотнюк, Ольге Жиленко, Елене Марковой, Елене Царевой, Натэлле Бармаковой, Наталье Цискараули, Светлане Земцовой, Льву Моисеенко, Юлии Емельяновой, Елене Линник, Ирине Дубровской, Ольге Бороденко, Светлане Усольцевой, Людмиле Нестеровой, Наталии Латышевой, Надежде Алексеевой, Евгении Лебедевой, Марии Слепцовой, Людмиле Терещенко, Олене Корнеевой, Яне Новицкой, Руслане Свитневой, Ирине Мбелизи, Тамаре Олеринской, Татьяне Воронцовой, Елене Рыбалкиной, Наталье Ас, Ольге Гарде, Даше Трауб, Елене Тихоновой, Валентине Штыровой, Ларисе Проскура, Елене Рогге, Тане Тикканен, Надежде Козьминой, Людмиле Макаровой, Ларисе Михайловой, Светлане Леухиной, Ольге Яврумян, Светлане Байковской, Элен Ермаковой, Светлане Руденко, Галине Поляковой, Инне Папшевой, Светлане Шевелевой, Галине Матийцо, Людмиле Ульяновой, Алле Чистяковой, Розе Мударисовой, Игорю Андрееву, Андрею Космогорлову, Рушану Мустакимову, Веронике Жуковой, Лане Рудневой, Евгению Крестникову, Михаилу Дегтярь, Светлане Рерих, Альфие Махамре, Филиппу Сухареву, Ляйле Тлеуовой, Андрею Водяному, Александру Подшивайлову, Михаилу Иванову, Светлане Романовой, Николаю Николаевичу Дроздову, Людмиле Метелевой, Елене Сигнаевской, Татьяне Демидовой, Ирине Еремеевой, Ксении Раздобаровой, Сергею Демидову, Анне Миловзоровой, Оксане Аникушиной, Ольге Внуковой, Светлане Смоленковой, Алене Петровой, Татьяне Лоок, Елене Талановой, Наталье Клочковой, Ольге Горенской, Наталье Вахониной, Елене Литвинской, Елене Сухановой, Ольге Харламовой, Наталье Сидельниковой, Натали Панга, Алле Орловой, Клавдии Ивановне Фомичевой, Елене Завьяловой, Ольге Еркович, Ирине Карки…
А также незабвенным Анне Ароновне Беренштам и Борису Абрамовичу Беренштам
Наш дом был не таким, как все. Наверное, он был единственным и уникальным во всем нашем чуть провинциальном, работящем, веселом и немножко сумасшедшем городе, где в многотысячном людском муравейнике на поверку каждый был через третьи руки знаком с каждым и доводился этому «каждому» коллегой, соседом по даче, кумом, сватом или еще более близким родственником.
Неизвестно, кем и когда был задуман и построен Дом. Неизвестно, сколько семей и даже поколений он пережил, дай Бог им всем здоровья. Он наверняка переживет и меня.
Но в ту пору, о которой пойдет речь, я абсолютно ничего о своем будущем не знала, об исторических судьбах архитектурных построек не задумывалась, а наш дом, со всеми живущими в нем людьми, воспринимала так, как все обычные дети: твой дом и есть весь мир…
Это сейчас, сравнявшись по возрасту с героинями моего рассказа, я догадываюсь, что идею Дома наверняка отобрали на каком-нибудь творческом межреспубликанском конкурсе архитектурных проектов молодых специалистов в самом начале хрущевской оттепели, воплотив в нем разом и все библейские заповеди, и каноны Устава Строителя Коммунизма.
Судите сами. В доме было три этажа и четыре подъезда. Наш, первый, подъезд занимала «номенклатурная элита», как сейчас принято говорить. То есть партийно-обкомовские сливки, руководство городских спецслужб, начальство военкомата, директор крупнейшего в городе завода и кто-то еще… Мы жили в огромных квартирах, где малышня вроде меня могла свободно ездить на велосипеде, где можно было поставить два платяных шкафа друг на друга и еще чуть-чуть места осталось бы до потолка.
Во втором подъезде квартиры были чуть поменьше, на лестничных клетках было уже не по две, а по три двери, и жили за этими дверьми представители (как я теперь понимаю) творческой и научной интеллигенции.
В третьем подъезде, отданном под полукоммунальное жилье тоже элите, но уже рабочей, жили самые главные в городе передовики труда, то есть те, на кого должно было равняться все наше подрастающее поколение. Правда, как-то так получилось, что к моменту моего рождения почти вся рабочая элита, за редким исключением, обменяла свои престижные комнаты на менее пафосные и просторные, но отдельные квартиры в других районах города. Поэтому охарактеризовать одним словом жильцов третьего подъезда у меня не получится, скажу только, что обе мои главные героини жили именно в нем.
Апофеозом социалистической справедливости и всеобщего братства стал четвертый, самый большой и многолюдный, подъезд, занимавший почти половину нашего странного дома: это было самое настоящее рабочее общежитие. На первом этаже, прямо у входной двери в этот подъезд, сидел вахтер – дед Трофим. Правда, чаще всего доброго и вечно пьяненького Трофима заменяла его жена – самая злючая во дворе бабка – старуха Рекунэнчиха. Она внимательно следила за тем, чтобы на вверенный ей объект ни одна посторонняя контра не прошмыгнула, поэтому в загадочном «общежитии» я была всего пару раз в жизни. И знаете, что я вам скажу… если вы захотите когда-нибудь построить дом и сделать в нем комнаты по 12 метров, то не городите в них четырехметровые потолки. Комнаты будут выглядеть словно толстая книжка, поставленная на попа – гротескно и жутковато.
Весь двор (размером с небольшой городской сквер) был засажен огромными, вровень с крышей, старыми кленами и тополями и окольцован парадным каре из сараев жильцов первых трех подъездов. Говорят, когда я родилась, горячей воды в доме еще не было, а в сараях хранили дрова для «титанов» – восхитительных чугунных монстров, которые пожирали поленья, отрыгивая из жадных ртов-поддувал пламя и выплевывая из медных «носиков» самый настоящий крутой кипяток.
Котельная в доме была своя, мы ее называли «кочегарка» и обожали в ней играть, подкупив конфетами безотказного деда Пашу.
Была в доме и своя кулинария, называвшаяся «домовой кухней» (только я тогда не знала, что обслуживаются в этой кулинарии исключительно жильцы первого подъезда). С торца общежития был пристроен небольшой магазин, часть которого бессовестно (по словам моей мамы) «оттяпал» сапожник дядя Лева. Впрочем, услуги дяди Левы были востребованы чуть ли не чаще, чем товары продмага, где мы покупали молоко и хлеб. А больше там и брать-то было нечего. За остальным весь двор предпочитал ходить на рынок. Только в моем городе он назывался «базар».
В третьем подъезде, на первом и втором этажах, жили мои самые любимые взрослые «подружки» – Анна Ароновна Беренштам и Мирра Богуславская. Я еще ничего не знала ни о евреях, ни об истории этого народа, ни тем более о том, кто такие сефарды и ашкеназы, но слова запомнила, так как маленькая, мирная, очень веселая и «слишком интеллигентная для третьего подъезда» (по словам своего мужа, дяди Бори) Анна Ароновна говорила о тете Мире, что она «типичный образчик сефардской ветви».
Тетя Мирра, которая смертельно обижалась, если слышала это самое слово «тетя», а на «типичного образчика» не сердилась вовсе, была высокой, пышнотелой, фантастически красивой еврейской старой девой. Во всяком случае, я считала именно так, и всех своих бумажных кукол рисовала похожими на Мирру: с огромными, в половину лица шоколадными глазами, сочными темными губами бантиком и гладкой, всегда загоревшей кожей.
Мирру наш двор не любил. Ну, не то чтобы не любил (у нас терпимо относились ко всем и обо всех беспощадно сплетничали), но побаивался. Мирра, по словам мамы одной их моих подружек, была «та еще стерва», а по словам другой – «цены себе не сложит, потому в старых девах и кукует».
Источник
Из рукописи «Рецепты еврейской мамы»
Я уже знаю, что шаббат на языке моих еврейских друзей – это суббота. Но субботы мне нравятся меньше, чем следующее за ними воскресенье. По субботам у нас дома генеральная уборка. Мама ходит с воткнутыми под пояс клеёнчатого фартука несколькими тряпками. Одной она протирает мои игрушки, другой окна, третьей книги и пыль на подоконнике. А еще нужно вытряхнуть с балкона одежду, скопившуюся на стуле у её кровати за неделю, потом проделать то же самое с моими платьями и кофточками, потом перейти в комнату бабушки Ани. У нас три больших платяных шкафа, но в них хранится только выстиранная и отглаженная одежда. Остальные вещи, надетые хоть единожды, до стирки в шкафы не попадают. После этого мама будет мыть полы, меняя в ведре воду в каждой комнате минимум по два раза. Она моет полы в нашей огромной, 120-метровой квартире, красиво наклоняясь до самого пола и сдувая на ходу повлажневшую от усердия чёлку. У нас есть швабра, но ей только шторы задёргивают. Ну и раз в месяц, обмотав швабру толстой ветошью, проходятся по потолку и углам. Я всё время путаюсь у мамы под ногами, но не ухожу гулять. По субботам идёт программа «В гостях у сказки» и добрая тётя Валя Леонтьева всегда показывает послушным детям самые-пресамые интересные фильмы. Конечно, мой любимый — «Варвара-краса длинная коса». У этой Варвары такие же большие глаза, как у моей Миры, только голос какой-то писклявый, словно она маленькая девочка.
А вот воскресенье мне нравится значительно больше. Это у всего нашего двора – базарный день. Мама ходит на базар за продуктами и возвращается с тяжёлыми авоськами, большинство же других, в том числе и я, просто «ходят на базар».
Наш базар, особенно летом, солнечный, гомонливый и яркий. Мясные ряды багровеют свежими, сочными отрубами мяса, которое можно и нужно трогать пальцами, а еще тыкать в них подожжённой спичкой (не дай Бог кнура – старого кабана подсунут). Самый красивый – рыбный ряд. Он пахнет, как пеленгас, только что пожаренный Анной Ароновной на душистом постном масле. Он пахнет свежими скользкими бычками, выловленными рано утром в Азовском море: они еще лупят хвостами, но уже имеют аромат своих сушеных соленых сородичей, развешанных в соседней палатке тучными гроздьями под белоснежной марлей.
Молочные ряды пустеют раньше других. Тазики нежнейшего творога, трехлитровые банки сливок и сметаны, огромные бидоны с молоком нужно распродать быстро, пока не стало по-настоящему жарко.
Овощные ряды полны сладкой желто-зелено-рубиновой влаги, какой наполнены огромные херсонские арбузы, мясистые сладкие перцы, кабачки с восковой нежной кожицей и морщинистые, словно щека бабы Рэкуненчихи дыни-колхозницы.
Мама ходит на базар дважды: ей тяжело за один раз донести все покупки. Меня она оставляет под крылом у какой-нибудь из соседок. При всей любви к Анне Ароновне, я люблю оставаться с Мирой или тётей Нелей Китайской. Потому что они, медленно переходя от ряда к ряду, прицениваясь и принюхиваясь, неукоснительно приближаются к самому концу базара, именуемом «тучей». Здесь продаётся всё! И ношеные детские вещи, и цыганское золото, и дефицитная польская косметика, и «подписка» — тома новеньких книг, которые стоят почти как настоящее золото, которого тут, конечно же нет. Мира обязательно даёт мне понюхать духи, которые нюхает сама, а тётя Неля перебирает отрезы красивых тканей, и если уж покупает какой-нибудь, то обязательно подарит мне потом от него «клаптик» — маленький кусочек ткани, оставшийся от сшитого платья, чтобы я тоже сшила своим пупсикам какую-нибудь одёжку. Таких клаптиков у меня уже целая наволочка, потому что кроме тёти Нели у нас во дворе шьют и моя бабуля, и вторая моя бабушка – Лида, и почти все остальные соседки, кроме Беренштамов, Котов, Уманских, да, пожалуй, Сидоренок. Но у остальных (кроме моих бабушек) есть свои дети и внуки, у которых есть свои пупсы. А у тёти Нели только сын Сашка и ему разноцветные тряпочки не нужны вовсе.
Источник
Рецепты еврейской мамы и бегрир в подарок.
В день еврейского Песаха я угощала тёти Аниным сухим хлебушком – мацой – весь наш двор. Честно говоря, маца была совсем невкусной и напоминала картонку. Хотя картонку я иногда грызла с большим удовольствием, потому что это было запрещено. Подружки мои тоже ели её без аппетита, зато им очень понравилась интересная сказка про Песах, про злых египтян и про храбрых иудеев, которых освободили из рабства Бог и дядя Моисей.
— А в кино сегодня вечером будут показывать кино про Египет. «Белое платье» называется. Производство АРЕ. Только для взрослых! – сообщила Люба Уманская с набитым ртом.
— Ух ты! Это наверное про Песах! – обрадовалась я.
— Дурочка! Если «только для взрослых», то это точно про любовь, где будут много целоваться. А может еще и «это» покажут – произнесла она с ударением.
— Ну, первую брачную ночь…
— А что в такую ночь случается?
— Отдавай мацу тогда! И рассказывать я тебе больше ничего не буду.
— Ладно, чего ты? В общем, в эту ночь жених и невеста первый раз спят в одной кровати. Невесту одевают в красивую ночную рубашку, или даже в комбинашку, а жениха в красивую пижаму. Потом они целуются, обнимаются под одним одеялом, и это считается, что они поженились взаправду. Для этой ночи невестам дают приданое – самые белые и дорогие простыни накрахмаленные, пышные подушки, пуховые одеяла.
— А пододеяльники с прошвой?
— Конечно! И тоже накрахмаленные!
— Вообще-то глупо. Я бы на месте невесты так и легла в платье и фате. Жалко же, что такой наряд так мало носят…
Погуляв еще немножко, я вернулась домой и услыхала возбужденный голос мамы, которая болтала с Мирой на кухне:
— Представляешь, Мира, эта актриса, ну вылитая ты! Вот прямо копия. Ох и нарыдалась я вчера! Там такой сюжет интересный. Красавица Даляль жила в бедном квартале и работала продавщицей. Случайно она познакомилась с молодым и красивым миллионером Камалем Адгемом.
— А в Египте есть миллионеры?
— Откуда я знаю? Есть, наверное.
— Так говорят, что мы из-за бедности страны им помогали плотину строить.
— Да не перебивай ты, слушай!
— В общем, молодые полюбили друг друга и решили пожениться. Зная, что отец будет против свадьбы, Даляль и Кемаль женятся тайно. Девять лет прожили они вместе, пока отец Камаля был в европе. Они были счастливы и растили красавицу дочку Ханну. Счастье кончилось в тот день, когда Омар-бей узнал о тайном браке Камаля. Разгневанный миллионер попытался заставить сына развестись с Даляль, а когда Камаль наотрез отказался сделать это, отстранил его от управления фирмой, выгнал из дома. Выбежав в отчаянии на улицу, Камаль попал в автомобильную катастрофу и погиб. Омар-бей силой отнял у Даляль дочь и увёз её из Египта…
Прошло десять лет. Ой, сколько намучилась бедная женщина. Почти как мы с тобой: зарплаты копеечные, мужики пристают, одиночество и беспросветность… И вот, однажды она узнала из газет о том, что её дочь Ханна возвращается из Европы, и в Каире состоится её свадьба с молодым дипломатом. Даляль захотела любой ценой попасть на свадьбу дочери. Но она бедна, как церковная мышь, у неё нет даже приличного платья. Но в торжественный момент Даляль появляется в роскошном белом платье. Никому не известная красивая дама кажется самой красивой в толпе гостей Омар-бея. Но Даляль пришлось украсть деньги на покупку этого платья…
— И её арестовывают? Да?
— А вот не скажу! Сегодня пойдёшь и сама посмотришь!
— Сегодня не смогу. Подменяю коллегу в городской больнице на дежурстве. Уже пообещала. Теперь терпеть аж до вторника.
Я тихонько отошла от двери кухни, понимая, что я-то уж точно ни до какого вторника дотерпеть не смогу. Значит, придётся идти в кино сегодня. Правда, взрослый сеанс начинается в 9 вечера, да и Люба предупредила, что до 18 лет туда не пустят… Но это же, наверное, к ученикам школы относится, а я еще детсадовка. Нас вообще везде пускают и бесплатно! Маме говорить ничего не буду. Она обычно в 9 вечера меня с балкона домой зовёт. Если в первый раз не прихожу, то потом зовёт еще три раза. Наверное, к третьему её крику кино закончится, и я успею!
Фильм оказался двухсерийным. Но зато каким! Я обязательно потом всем-всем про него расскажу!
В зале почти не было свободных мест, но на первом ряду, где любила сидеть я, совсем никого не было. В кинотеатр я прошла совершенно спокойно, рядом с другими зрителями. Строгая конролерша покосилась на меня, так что мне пришлось взяться сзади за плащ какой-то толстой тётеньки. Потеряв ко мне тут же всякий интерес, контролерша продолжала отрывать корешки у синих билетиков…
Самым противным в фильме был Омар-бей. Настоящий кариталист. Если фараон был таким же противным, то мне понятно, почему бедные евреи от него в Песах сбежали. А вот красавица Даляль и правда, была очень похожа на мою Миру – глазищи в половину лица. И всё время плакала. А когда плакала, прижимая руки к груди, становилась еще красивее. Надо будет обязательно сказать Мире, чтобы она тоже чаще плакала, тогда ей будут все восхищаться и будут её жалеть, а самый красивый мужчина, может даже и из Египта, как в кино, влюбится в неё с первого взгляда и сделает своей женой.
Но самым красивым в кино было, конечно, белое платье. Если бы у меня было такое платье, то никакая Марина Иванич не смогла бы со мной сравниться по красоте, а Саша Калашников кусал бы свои локти, если бы достал, а я бы на всех утренниках танцевала только с Аркашкой Иванченко и улыбалась загадочно, как Эдита Пьеха в телевизоре.
Две серии пролетели незаметно. Спать мне совсем не хотелось. Я плакала и смеялась со всеми зрителями вместе, переживала за главных героев, очень жалела погибшего мужа Даляль, и радовалась, когда инженер, которого она обокрала, простил её и даже помирил с Омар-Беем.
Беда разразилась тогда, когда кино закончилось.
Зрители повалили толпой из зрительного зала, но тут же замерли на пороге кинотеатра, потому что небольшая площадь перед ним вся была уставлена милицейскими и пожарными машинами, а по самой площади бегала целая толпа народа с фонариками и даже овчарками на поводках.
— Проходим, товарищи, проходим! Не создаём толпу! – командовал в мультяшный громкоговоритель какой-то толстый дяденька в милицейском пальто.
— Командир, а что случилось?
— Человек пропал! Ребёнок!
Я тут же вспомнила, как у нас недавно «пропадала» Светка Дейдей. Правда, тогда не было такого количества машин и людей. Наверное, в этот раз у нас завёлся всамоделишный маньяк и бандит. Мне стало жутко. И хоть наш двор находился сразу за площадью у кинотеатра, ноги словно приросли к асфальту, и я не могла сделать ни одного шага. Вдруг маньяку будет мало одного ребенка? Вдруг и меня он заберет? А мама с бабушкой и не знают, где я…
Я села на землю и горько заплакала.
— Девочка, ты чего? – наклонился ко мне главный милиционер с рупором. – Граждане! Чей ребенок. Товарищи, вышедшие из кинотеатра, кто девочку забыл? Мало нам одной пропажи, так еще со второй возись!
«Ин-на-а-а-а. » — раздался над площадью дикий крик. Через толпу, сквозь строй милиционеров с собаками и людей с фонариками бежала моя плачущая, испуганная мама.
« Мамуля-я-я-я-я!» — заорала я, и, заревев еще больше, теперь уже от радости, рванула к ней. Уже подбегая к маме я заметила еще и бабушку, которая курила, лихорадочно затягиваясь и держась за сердце прямо у нашего любимого столетнего клёна.
Утром защищать меня от неминуемой расправы родителей пришел весь двор. Правда, я об этом узнала много позже от Анны Ароновны. Оказалось, что меня, действительно, искал весь город. Выяснилось, что три года назад, в соседней Днепропетровской области какие-то бывшие бандеровские бандиты похитили внука секретаря обкома и требовали, чтобы их друзей отпустили из ссылки. Никто об этом не знал, но когда обнаружили моё исчезновение, бабушка тут же вспомнила секретное сообщение КГБ и сильно испугалась. Меня искали почти 4 часа. Даже в голову никому не пришло, что я в это время могу смотреть кино…
Беспокоясь, что бабушка опять станет вспоминать про «белые колени», а то и того хуже, опять заболеет инфарктом, я честно просидела дома у Беренштамов весь тревожный день, настукивая на печатной машинке очередные рецепты её знаменитой еврейской кухни.
Самым главным секретом был её знамениты бегрир, которым восхищались давным-давно все женщины нашего двора, а вот секрет Анна Арновна не выдавала до сегодняшнего дня. Что такое «бегрир» вы поймете, если когда-нибудь вырезали на новый год из салфеток снежинки. Это такие же красивые, ажурные, словно связанные крючком еврейские блинчики, печь которые Анна Ароновна была большой мастерицей.
Бегрир. Рецепт от Анны Ароновны: манная крупа – 250 граммов, мука – 4 ст.л., дрожжи – 1 ч.л., соль – 1 щепотка, вода (теплая) – полтора стакана (чуть-чуть больше), разрыхлитель – 15-20 граммов, масло растительное – 1 ст.л. + для жарки, мед – две трети стакана, масло сливочное – 100 граммов. Одной из «изюминок» этих блинчиков является тесто, которое традиционно готовится из манной крупы с добавлением пшеничной муки. Также в тесто обязательно добавляют одновременно и дрожжи, и разрыхлитель и, что еще более непривычно, обжаривают блинчики только с одной стороны.Такой необычный подход к приготовлению дает очень аппетитный результат. Каждый блинчик состоит словно из тысячи пузырьков и получается очень воздушным, практически прозрачным. Такие необычные, ажурные блинчики, конечно, интересны уже сами по себе, но к ним прилагается еще и традиционный медовый соус (растопленный на медленном огне мёд, можно с цедрой, можно с корицей), в сочетании с которыми они становятся просто восхитительными на вкус! По традиции, каждый обжаренный блинчик перед подачей обмакивают в соус, и благодаря своей пористой текстуре, бегрир впитывает его, как губка. Сказать, что получается вкусно – ничего не сказать. Потрясающе вкусно! Обязательно попробуйте!
Источник
